В Латвии есть и знания, и оборудование, и медикаменты для лечения рака. Это происходит иногда с большой задержкой, иногда не в таком объеме, как хотелось бы, но современные возможности для лечения рака становятся все более доступными, и это дает новые преимущества, в том числе заметить рак на ранней стадии или предраковые состояния.
Неотложная необходимость — раковый регистр, а главная проблема — недостаток человеческих ресурсов, особенно поддерживающего персонала, поделился в интервью ассоциированный профессор Рижского университета им. П. Страдиньша, старший врач отдела хирургии груди Рижской клинической университетской больницы Паула Страдиньша Арвидс Ирмейс.
— В различных источниках можно узнать, что рак груди у женщин — самый распространенный вид рака. Есть ли объяснение, почему это так?
— Это очень глубокий теоретический вопрос и сейчас научно обоснованного ответа на него нет. Мы можем лишь спекулировать о том, что ткани груди постоянно находятся в процессе изменений — перед и после менструаций, во время беременности, во время грудного вскармливания. Возможно, поэтому клетки груди становятся более уязвимыми перед различными вредными, канцерогенными факторами, вызывающими провоцирующие рак мутации. Сейчас мы знаем, что рак возникает в результате генетического дефекта в клетках. То есть клетка начинает бесконтрольно делиться, что приводит к развитию опухоли.
— Что может повлиять и улучшить скрининг наряду с отзывчивостью общества?
— Мы об этом много говорили. Возможно, я наивен, но считаю, что организационные улучшения могли бы способствовать большей отзывчивости. В западной Европе извещение о скрининге очень понятное. Четко указывается, куда и когда нужно прийти. Например, завтра, в 10:00 явиться в больницу Страдиньша на скрининговую маммографию. В нашем случае человек получает письмо с приглашением сделать маммографию без указания конкретного учреждения или времени. Важно также, что никто даже не интересуется, записалась ли получательница этого письма на осмотр и прошла ли обследование. В Западной Европе за этим очень следят — с людьми заранее согласуется время. При этом если пациентка не может прийти на маммографию в указанное время из-за работы или по каким-либо другим причинам, стараются предложить другое время. Самое главное, чтобы пациентка сделала маммографию и сделала ее в медучреждении, где есть специалисты соответствующей квалификации и подходящие технологии. У нас, в Латвии, многое от этого пока отстает.
— Что в онкологии в последнее время заметнее всего изменилось и соответственно повлияло на процессы? Новые открытия, персонализированная медицина, генетические тесты?
— Не знаю, можно ли выделить что-то одно, поскольку многое из того что происходит или доступно в мире, до Латвии доходит. Правда, это может произойти с задержкой в три-пять лет, но все же нас достигает. Что касается генетического тестирования, мы очень рады, что в последние годы в этой отрасли налажено сотрудничество с Клиникой генетики Детской клинической университетской больницы. Улучшения есть и в хирургии, где с нынешнего года государство оплачивает реконструкцию груди. Улучшения действительно есть!
Кроме того, с 1 апреля компенсируются инновационные медикаменты для лечения рака груди, которые раньше не компенсировались. Эти вещи ощущают и очень ценят как пациенты, так и врачи.
— Есть ли надежда, что Латвия в целом приблизится к новым руководящим линиям, к плановому подходу и целям в лечении рака?
— В этом плане сейчас главная проблема — нехватка человеческих ресурсов. Мы можем профессионально сделать многое, более того, мы можем хотеть и стремиться, но это ощутимо упирается в недостаток ресурсов. И речь идет не только о нехватке врачей и медсестер, а об огромной нехватке поддерживающего персонала. Во многом поддерживающий персонал может разгрузить врача, и хирург сможет оперировать, химиотерапевт — коммуницировать с пациентом и больше за ним присматривать. Также у поддерживающего персонала должна быть такая зарплата, чтобы можно было привлечь хороший, квалифицированный персонал. Сейчас этим очень тяжело, особенно в государственных больницах. Поэтому я вижу это как один из основных рисков, если говорить о планах на будущее.
— Насколько большое значение имеет восстановление ракового регистра или создание нового?
— Это очень важно! В наши дни изобретен компьютер, разработаны очень хорошие программы, которые анализируют данные, дают такие заключения, которые и в голову не могли прийти. Но чтобы мы могли все это проанализировать, нужны собственные данные. Без них мы не можем сделать выводы и понять, например, что нам нужно улучшить. Любой международный эксперт, любой аудит Европейского союза, который может приехать и попросить предоставить свои данные. Регистр рака — вот наши данные. Если же их нет, к сожалению, на этом разговор заканчивается. Мы не можем увидеть и проанализировать, где результат лечения, где были трудности, где в лечении или диагностике, возможно, было сделано что-то лишнее, чего не нужно было делать. Если мы не можем увидеть данные, все происходит на каком-то уровне ощущений.
— Насколько важно регулируемое хранение и использование биологических образцов и данных в исследованиях?
— Институт онкологии Рижского университета им. Страдиньша, который я представляю, многие годы занимается получением и хранением биологического материала. Это единственный способ двигаться вперед в исследованиях. Сейчас лишь в некоторых отдельных случаях мы не можем сделать заключения.
Здесь можно упомянуть и последнее открытие, в котором мы узнали, что спектр мутаций гена BRCA1, третья наиболее частая мутация представляет собой совсем иное, чем то, что считалось ранее.
Это стало возможным лишь благодаря тому, что у нас было достаточно большое хранилище биологического материала. Возникла гипотеза, подозрения, на основании которых мы отобрали образцы из этого, скажем, биобанка, проверили и доказали, что, да, действительно, выдвинутая гипотеза подтвердилась.
— Какой размер финансирования, его инвестиции в онкологию потом привнесут вклад в экономику или дадут выгоду обществу?
— Я не специалист в финансовой области, но очевидно, что нужно дополнительное финансирование, и все это должно быть спланировано. Также необходимы существенные улучшения системы, где очень много работы. В долгосрочном периоде, если, например, госфинансирвоание выделяется на генетические исследования, мы выявляем лицо с высоким риском, которое на основании этого исследования делает профилактическую операцию.
Таким образом мы добиваемся того, что через пять-десять лет это лицо не заболеет, к примеру, раком груди, которым в противном случае мог бы заболеть.
Через десять лет государству не придется тратить деньги на эту пациентку — на химиотерапию, на длительные больничные и прочее. Другой пример — в Латвии, в отличие от других стран, не оплачивается диагностический тест, который уточняет, необходима ли химиотерапия в определенных непонятных случаях. Кажется, что деньги требуются на что-то новое, но на самом деле доказано, что новый тест позволяет выявить такие случаи, при которой изначально планировавшуюся терапию не назначают. Результат — заплатив больше за диагностику, мы экономим и не платим за медикаменты. Не то чтобы деньги нужно тратить все больше и больше. Инвестиции в инновации тоже окупаются именно в денежном виде, в одном случае — в краткосрочном периоде, в другом случае — в долгосрочном.
Если посмотреть на мою область интересов — в связи с наследственным раком груди или яичников, — то тут экономическая окупаемость доказана, поскольку в других странах проведены исследования.
Например, что означает, если 45-летняя женщина заболевает раком груди? Это означает, что ей предстоит химиотерапия, операция и лучевая терапия. Почти год она будет нетрудоспособной, будет получать пособие по нетрудоспособности, а затем пособие по инвалидности. И, возможно, после этого ее качество жизни понизится. Не говоря уже о самом печальном сценарии, когда опухоль настолько агрессивна, что не поддается терапии, и пациентка умирает. Но на самом деле, она еще молодая женщина, у которой, может быть, есть дети, которая активна в профессиональном плане, участвует в создании ВВП, платит налоги и т. д. Для государства это огромная потеря, не только человеческая, но и экономическая. Поэтому важен генетический скрининг, в ходе которого можно было бы выявить лиц, относящихся к группе высокого риска. Даже если женщина не хочет делать профилактическую операцию, уже с 25-летнего возраста она может проходить магнитно-резонансный скрининг, чтобы потенциально выявить рак на первой стадии. Тогда и другие расходы государства будут ниже.
— Вы упомянули профилактическую операцию. В случае с раком груди можно ли выявить его на ранних стадиях, чтобы можно было предотвратить развитие рака?
— Да, в маммографии одна из целей — выявить предраковое состояние. Известен такой симптом, как микрокальцинаты, который женщина не может ни почувствовать, ни нащупать. Если маммография выявит их своевременно, иногда есть вероятность, что настоящая злокачественная опухоль еще не образовалась — это предраковое состояние и рак можно предотвратить.
— Насколько я понимаю, существуют различные генетические тесты: одни относятся к использованию лекарств, а другие требуют хирургического вмешательства?
— Именно так — бывают генетические тесты разного вида. Одним тестом по анализу крови здорового человека мы определяем, имеется ли повышенный риск развития рака груди. Если у женщины уже есть рак груди, мы можем определить, развился ли рак из-за генетических изменений. В таких случаях речь идет о наследственности. И есть такие генетические тесты, при которых проверяется не кровь, а ткани самой опухоли. В этом случае проверяют, на какие конкретные медикаменты клетки опухоли будут лучше реагировать. Эти изменения не унаследованы, а происходят со временем с развитием опухоли. Это очень важная информация для химиотерапевтов, поскольку она помогает при выборе конкретного медикамента. Особенно важно это в ситуациях, когда во время медикаментозной терапии заболевание прогрессирует и требуется искать другие, более эффективные средства.
Читайте также: Владелица торговой платформы Andele Mandele купила дворец Лиелауцес